Так долго не живут [= Золото для корсиканца ] - Светлана Гончаренко

— Что, в самом деле такая неотразимая? — Самоваров вспомнил на картинах Лукирича чудовищные кубистические тела.

— Пожалуй. Я сейчас о Лукириче монографию пишу, пришлось кое-что уточнять и узнавать — в самом деле редкая была девица. И не в красоте даже дело. Шалая просто. При этом генеральская дочка. Да вот полюбуйся, как на твой вкус?

Ольга порылась в каких-то папках и вытащила отсканированные со старых фотографий изображения Ариадны Карловны в акробатически-вычурных позах. Должно быть, это были те мимические картины, которым она обучала пролетарских детей. Одета была супруга Лукирича не иначе как в знаменитый хитон — некое сборчатое одеяние с высокой талией. Хитон в смысле откровенности не шёл ни в какое сравнение с теперешними одеждами смелых девушек, но позволял всё-таки предположить хорошее крепкое сложение. Хороши были и распущенные волосы, и страстный низкий лоб, и крупные босые ступни.

— Представь теперь, что эта вот особа в восемнадцатом году украшала собою демонстрацию «Долой стыд!», — сообщила Ольга.

Демонстрация допотопных нудистов была легендой Нетска. Никаких документальных свидетельств о ней не сохранилось, но легенда жила. Теперь выходило, что это пакостное дело затеяла Ада Шлиппе со своей прыщавой армией? То-то было зрелище!

— Они прошли от Купеческого собрания до Банковского моста, — продолжала Ольга, — где из сопровождавшей их толпы зевак выделилась вдова дьякона Краснопевцева и стала бросать в демонстрирующихся конские лепёшки.

«А далеко-таки они дошли! И всё потому, что роскошная Ада Шлиппе возглавляла дело. На неё хоть можно было поглазеть», — подумал Самоваров.

Ольга вздохнула:

— Думаю, беднягу Лукирича она заездила. А уж потом-то…

— Пундырев тоже, говорят, отдал ей дань, — рулил к интересующей его теме Самоваров.

— Да, есть его работа «Пробуждающаяся Европа», ты же видел в экспозиции. Европа — это Ада в своём хитоне. Есть маленький тонированный гипс, этюд, так там и хитона нет. По воспоминаниям современников, Лукирич посоветовал одеть Европу, чтобы подчеркнуть экспрессию движения. Пундырев безоговорочно принимал советы учителя.

— А вот работа Пундырева же — «Ленин и рабы»… — рубил теперь сплеча Самоваров. — Ты слышала что-нибудь о ценностях, спрятанных в неё при отливке?

— Да, конечно… — ровно начала Ольга и вдруг осеклась, даже зрачки в её кустодиевских глазах дрогнули, зевнули чернотой и снова сжались в точку. — Ты думаешь, что…

— А ты по-другому думаешь?

— Боже, боже мой! Не может быть! Что, если Михайлыч…

Она имела в виду Сентюрина. Самоваров молчал. Пусть сама соображает — дама неглупая.

Выдержав паузу, Самоваров снова спросил в лоб:

— Ты кому-нибудь рассказывала об этих дурацких ленинских бриллиантах? Анна Венедиктовна утверждает, что делилась с тобой всякими интригующими сведениями.

Ольга возмущённо колыхнулась, замахала руками:

— Что ты хочешь этим сказать? Что я?.. Что за мысли?..

Самоваров терпеливо разъяснил:

— Я не говорю, что это ты Ленина покалечила. Но ты могла без всякого злого умысла кому-то рассказать историю про Гормана и Пундырева, и этому кому-то пришла в голову мысль проверить реальность романтической легенды. А? Или — что хуже — кто-то рассказал кому-то третьему, и проверять это пошёл третий. Или четвёртый. Соображаешь?

Ольга мерно моргала, думала, после покачала головой:

— Да разве я знала, что может такое случиться? Да мало ли кому я сказала? Мужу, сыновьям, подруге! В Петербурге на симпозиуме по теории экспозиции рассказывала кому-то — ведь забавная же история! И что ты меня только вспоминать заставляешь? Анна Венедиктовна и сама — болтушка несусветная.

— Согласен, — кивнул Самоваров. — Болтушка. Но эту именно историю она направо и налево не рассказывала. Подзабыла даже про неё. А вот когда ты про архивы Лукирича её пытала, вспомнила и выложила.

— Думаешь, мне только? Может, и другим? — сопротивлялась Ольга.

— А есть там такая Капочка, она не даст соврать.

Ольга Капочку знала, возражать не стала, но попыталась откреститься от неприятного дела:

— Всё-таки Лукирич могла какого-нибудь красавца этой историей позабавить, я уверена.

— А письма? — парировал Самоваров. — Письма Пундырева, где все расписывается? Ты хотела их опубликовать, а старуха не дала. Ведь именно их-то и украли вместе с бриллиантовыми брошками! Ты ведь знала про письма? Может, читала их даже?

Ольга сидела с каменной физиономией, по которой Самоваров понял, что задел её за живое, что она всё поняла, возможно, что-то вспомнила, но ни слова ему не скажет. Он и не стал больше её мучить, посоветовал только:

— Подумай сама. И побереги её, эту неразумную болтушку. Видишь, какая гадость теперь заварилась. Последи, подстрахуй, поторчи у неё дома, что ли.

— А ты? — безразличным голосом спросила Ольга.

— Что я? Я постараюсь милиции втолковать, что не надо искать небритых алкашей. Тут работал кто-то поумнее и покультурнее. Впрочем, надежды на успех мало. Да и некогда мне. Мне выставку на Корсику надо отправлять.

— Нелепая выставка, правда? — брезгливо отозвалась Ольга. Она теперь всегда с такой миной говорила о начинаниях Оленькова. — Какая-то вилла в глуши… Они даже толком вещи не застраховали.

— Почему нелепая? — поддразнил её Самоваров. — Романтично. Золото и скалы. Кругом потомки Наполеона с демоническими профилями. Культурная страна Франция! Жгучий интерес к Нетску!

Ольга фыркнула.

— Сомневаешься? — улыбнулся Самоваров. — Но испытывают же передовые кукурузоводы штата Аризона непреодолимую тягу к произведениям Родченко, Экстер и Лукирича.

— Авантюра! — вспыхнула Ольга. — По Аризоне турне, а выставка на скале — авантюра! Слишком много авантюр. Ещё это золото Чингисхана… Ведь всё сделано — курам на смех! Технически экспедицию возглавляет Денис Богун, куча мяса без проблеска мысли. Питекантроп!

— Так то техническую же часть: вилы-лопаты, чашки-ложки, — возразил Самоваров. — Научный руководитель выставки — Ася.

— Она невменяема, — серьёзно заявила Ольга, разговор грозил углубиться в женские дебри, чего Самоваров не любил. Он поднялся:

— Я пойду.

Ольга тяжело развалилась в кресле, и ей было теперь не очень весело. Всё-таки Самоваров её задел и уязвил. Ну что ж, пусть фурии помучают честную Ольгу!

— Евстигней, проводи Николая Алексеевича! — крикнула Ольга сыну.

Отпрысков её звали изысканно и неизбито — Евстигней и Поликарп. Высоченный красивый Евстигней не только провёл Самоварова в прихожую, стены которой сплошь были заставлены стеллажами с книгами (как раз сюда и была выслана вся минералогия), но и помог ему надеть куртку, как даме.